Pour prononcer le [х], la partie postérieure du dos de la langue se soulève et forme une fente avec le palais mou (le fond du palais). L'air passe librement et assez longuement par cette fente :

La prononсiation du [р'] :

Le [р'] est roulé. Pour le prononcer, il faut appuyer la pointe de la langue sur les dents du haut et relever la partie médiane de la langue vers les alvéoles, puis la retirer vivement vers l'arrière en faisant vibrer la pointe de la langue. Les sons de soutien sont [т], [д], [п], [з] et [и].

La prononсiation du [р] :

Le [р] est roulé. Pour le prononcer, il faut appuyer la pointe de la langue sur les alvéoles des dents du haut, puis la retirer vivement vers l'arrière en faisant vibrer la pointe de la langue.

La prononсiation du [л] :

Pour prononcer [л], la pointe de la langue doit appuyer sur les alvéoles des dents du haut et la partie médiane de la langue colle à la partie arrière du palais. Le [л] suivi de [о], [у], [ы] permet de mieux sentir la position de la langue. La prononciation la plus difficile est celle où le [л] est en fin de mot. 

La prononciation du [л'] :

Pour prononcer [л'], la pointe de la langue appuie sur les dents du bas. Les lèvres s'étirent comme pour prononcer le [и]. La partie médiane de la langue monte vers le palais dur. La position optimale pour la pronociation du [л'] est entre deux [и] - или.

La prononciation du [ы] est particulièrement délicate pour les francophones, qui ne connaissent pas cette articulation.
Pour s'assurer d'une prononciation correcte, poser la paume de la main sur la gorge. Commencer à prononcer [и], et pour passer de [и] à [ы], tendre les muscles de la gorge de part et d'autre de la pomme d'Adam. Il faut sentir un son qui vient du fond de la gorge, la langue étant dans le fond de la bouche:

ГОРОД
Илья Эренбург

Я знал, что ру́сские эмигра́нты живу́т недалеко́ от лати́нского кварта́ла. Я спроси́л полице́йского, как я могу́ туда́ пое́хать. Он мне сказа́л, что я могу́ туда́ пое́хать на омни́бусе. Я сел на империа́л ря́дом с ку́чером. Путь был дли́нным – с одного́ конца́ го́рода на друго́й. Мы пересекли́ больши́е бульва́ры, тогда́ э́то был центр го́рода. Кафе́ бы́ли с терра́сами, и на мно́гих терра́сах сиде́ли почте́нные старики́. Никогда́ пре́жде я не ви́дел на у́лице сто́лько люде́й. По сравне́нию Москва́ мне показа́лась споко́йным го́родом.

LA VILLE
D’après Ilya Ehrenbourg, « Les hommes, les années, la vie »

ГОСТИНИЦА
Илья Эренбург

Ну́жно бы́ло найти́ ко́мнату... Я вы́брал одну́ гости́ницу с са́мой ма́ленькой вы́веской - наве́рное, здесь деше́вле. Хозя́йка дала́ мне подсве́чник, большо́й ключ и кро́хотное полоте́нце. В но́мере стоя́ла о́чень больша́я, высо́кая крова́ть. Пол был ка́менный.
Я при́нял окно́ за дверь на балко́н, но балко́на не́ было. А стола́ в но́мере не́ было. Удиви́тельно, да́же в ма́ленькой ко́мнате моего́ знако́мого Браве́ стоя́л стол... В но́мере бы́ло хо́лодно. Я спроси́л хозя́йку, нельзя́ ли затопи́ть ками́н. Она́ отве́тила, что э́то о́чень до́рого. Я усну́л в холо́дной ко́мнате.

L’HÔTEL
D’après Ilya Ehrenbourg, « Les hommes, les année, la vie »

МОЁ ДЕТСТВО
Василий Белов

Родила́сь я в Ленингра́де на Васи́льевском о́строве в апре́ле ты́сяча девятьсо́т три́дцать второ́го го́да. На́ша кварти́ра была́ снача́ла на тре́тьей ли́нии, пото́м нам да́ли другу́ю. Па́пу я хорошо́ запо́мнила. Он был высо́кий, весёлый, рабо́тал на заво́де и́мени Ки́рова. Когда́ он рабо́тал во втору́ю сме́ну, он приходи́л домо́й по́здно, и я засыпа́ла, пока́ он переодева́лся и мы́лся в ва́нной.
А у́тром я встава́ла ра́но и ходи́ла на цы́почках о́коло его́ крова́ти, ма́ма нам с бра́том Сла́виком не дава́ла шуме́ть. Ма́ма у нас име́ла сре́днее образова́ние. Она́ всё собира́лась пойти́ на рабо́ту, но, когда́ роди́лся мой второ́й брат Ви́тя, ей опя́ть пришло́сь сиде́ть до́ма. Э́то бы́ло са́мое счастли́вое вре́мя в на́шей семье́. Мы ча́сто е́здили в Петерго́ф и в Га́тчину, ходи́ли в го́сти. Но тут начала́сь война́.

MON ENFANCE
D’après Vassili Bélov, « Les petits récits. Ma vie »

Je naquis à Léningrad sur l’île Vassilievski en avril 1932. Notre appartement était d’abord sur la troisième ligne, puis on nous en donna un autre. Je me rappelais bien mon papa. Il était grand, gai, et travaillait à l’usine Kirov. Quand il travaillait dans l’équipe du soir il arrivait tard à la maison et je m’endormais pendant qu’il se changeait et se lavait dans la salle de bain.
Et le matin je me levais de bonne heure et je marchais sur la pointe des pieds près de son lit, maman ne nous laissait pas à mon frère Slavik et à moi faire de bruit. Notre maman avait suivi des études secondaires. Elle avait toujours l’intention d’aller travailler, mais quand naquit mon second frère Vitia elle dut à nouveau rester à la maison. Ce fut l’époque la plus heureuse de notre famille. Nous allions souvent à Peterhof et à Gatchina, nous allions en visite. Mais alors commença la guerre.

ПИСЬМО
(По Влади́миру Войно́вичу)

«Дорого́й сыно́чек!
Вот уже́ две неде́ли от тебя́ нет никаки́х изве́стий, и я про́сто не зна́ю, что и поду́мать. В го́лову прихо́дят вся́кие стра́шные мы́сли. Всё ду́мается, уж не заболе́л ли ты и́ли, не дай Бог, не попа́л ли под маши́ну...»
Э́то пи́шет моя́ ма́ма, бы́вшая учи́тельница, ны́не пенсионе́рка. Она́ и ра́ньше люби́ла получа́ть пи́сьма, а тепе́рь тем бо́лее.
А что я бу́ду писа́ть? Ка́ждый день одно́ и то же. Без че́тверти семь подъём. В во́семь нача́ло рабо́ты. С двена́дцати до ча́су переры́в. В пять коне́ц рабо́чего дня. В полшестого совеща́ние у нача́льника.

LA LETTRE
(D’après Vladimir Voïnovitch)

« Mon cher fils,
Voici déjà quinze jours que je n’ai aucune nouvelle de toi et ne sais tout simplement pas que penser. Toutes sortes d’idées terribles me viennent à l’esprit. J’ai toujours en tête que tu es tombé malade, ou que, Dieu m’en préserve, tu t’es fait écraser. »  
C’est ma mère, une ancienne institutrice, maintenant à la retraite, qui m’écrit cela. Déjà auparavant elle aimait recevoir des lettres et maintenant d’autant plus.
Et que vais-je écrire ? Tous les jours c’est la même chose. Lever à sept heures moins le quart. Début du travail à huit heures. Pause-déjeuner de midi à une heure. Fin de la journée de travail à cinq heures. Réunion chez mon chef à cinq heures et demie.

ГОРОДСКАЯ ТОЛПА
(Влади́мир Войно́вич: «Путём взаи́мной перепи́ски»)

На дворе́ нача́ло октября́. Рассве́т ещё не наступи́л и, ка́жется, никогда́ не насту́пит. Тру́дно пове́рить, что со́лнечные лучи́ мо́гут проби́ться сквозь э́ту се́рость.
А го́род уже́ живёт. Ты́сячи люде́й бегу́т по у́лице. Посмо́тришь на них - и стра́шно стано́вится: отку́да сто́лько наро́ду?
Больша́я толпа́ стека́ется к перехо́ду. В э́той толпе́ я пересека́ю широ́кую у́лицу и попада́ю в кафете́рий, и́ли по́просту забега́ловку.

LA FOULE CITADINE
(Vladimir Voïnovitch, « En échangeant des lettres »)

C’est le début d’octobre. L’aube ne s’est pas encore levée et il semble qu’elle ne se lèvera jamais. On a du mal à croire que les rayons du soleil puissent transpercer cette grisaille.
Et pourtant la ville est déjà vivante. Des milliers d’individus courent dans la rue. On les regarde, et on prend peur : d’où vient tant de monde ?
Une foule importante afflue vers le passage clouté. Dans cette foule je traverse une large rue et je me retrouve dans une cafétéria ou plus simplement une zabiégalovka.

ПОСЛЕ РАБОЧЕГО ДНЯ (ПЕ́РВАЯ ЧАСТЬ)
(Влади́мир Солоу́хин, «Комбини́рованный ваго́н»)

Я е́хал домо́й с рабо́ты, уста́лый как соба́ка, и злой, как чёрт. Всё мои́ жела́ния своди́лись к трём: во-пе́рвых, приня́ть сла́бенький душ, и́менно сла́бенький, что́бы он, как ле́тний до́ждик, ороша́л уста́лое те́ло; во-вторы́х, по́сле ду́ша мне хоте́лось вы́пить кру́жечку пи́ва, и́менно кру́жку, потому́ что, когда́ пи́во пьёшь из то́лстого стекла́, у него́ совсе́м друго́й вкус; в-тре́тьих, по́сле ду́ша и пи́ва мне хоте́лось лечь спать. Лечь в чи́стую, холо́дную в пе́рвые мину́ты посте́ль, заже́чь в изголо́вье ла́мпу, почита́ть полчаса́ каку́ю-нибу́дь кни́жку, а пото́м засну́ть. 

APRÈS UNE JOURNÉE DE TRAVAIL
(PREMIÈRE PARTIE)
(Vladimir Solooukhine, « Wagon combiné »)

ПОСЛЕ РАБОЧЕГО ДНЯ (ВТОРА́Я ЧАСТЬ)
(Влади́мир Солоу́хин, «Комбини́рованный ваго́н»)
 

APRÈS UNE JOURNÉE DE TRAVAIL
(DEUXIÈME PARTIE)
(Vladimir Solooukhine, « Wagon combiné »)

РОМАН ГОРБУНА (ПЕРВАЯ ЧАСТЬ)
Иван Бунин

Горбу́н получи́л анони́мное любо́вное письмо́, приглаше́ние на свида́ние:
«Будьте в суббо́ту пя́того апре́ля в семь часо́в ве́чера в скве́ре на Собо́рной пло́щади. Я молода́, бога́та, свобо́дна и - к чему́ скрыва́ть! - давно́ зна́ю, давно́ люблю́ вас, ваш го́рдый и печа́льный взор, ваш благоро́дный, у́мный лоб, ва́ше одино́чество... Я хочу́ наде́яться, что и вы найдёте, быть мо́жет, во мне ду́шу, родну́ю вам... Мои́ приме́ты: се́рый англи́йский костю́м, в ле́вой руке́ шёлковый лило́вый зо́нтик, а в пра́вой - буке́тик фиа́лок...»
Как он был потрясён, как ждал суббо́ты: пе́рвое любо́вное письмо́ за всю жизнь!

LE ROMAN DU BOSSU (PREMIERE PARTIE)
Ivan Bounine

Le Bossu reçut une lettre d’amour anonyme, une invitation à un rendez-vous :
« Soyez samedi cinq avril à sept heures du soir dans le square de la Place de la Cathédrale. Je suis jeune, riche, libre et - pourquoi le cacher ! - je vous connais depuis longtemps, je vous aime depuis longtemps, j’aime votre regard fier et triste, votre front noble et intelligent, votre solitude… Je veux espérer que vous aussi vous trouverez peut-être en moi une âme proche de la vôtre. Mes signes de reconnaissance: un tailleur anglais gris, une ombrelle de soie lilas dans la main gauche, dans la droite, un petit bouquet de violettes… »
Comme il était bouleversé, comme il attendait ce samedi : la première lettre d’amour de toute sa vie !

РОМАН ГОРБУНА (ВТОРАЯ ЧАСТЬ)
Иван Бунин

В суббо́ту он сходи́л к парикма́херу, купи́л но́вые сире́невые перча́тки, но́вый га́лстук... До́ма, наряжа́ясь пе́ред зе́ркалом, без конца́ перевя́зывал э́тот га́лстук свои́ми дли́нными, то́нкими па́льцами, холо́дными и дрожа́щими... Пото́м, наря́женный, он сел в кре́сло, - как гость, как чужо́й в свое́й со́бственной кварти́ре, - и стал ждать роково́го ча́са. Наконе́ц, в столо́вой ва́жно, гро́зно проби́ло шесть с полови́ной.

LE ROMAN DU BOSSU (DEUXIÈME PARTIE)
Ivan Bounine

Le samedi, il passa chez le coiffeur, s’acheta des gants neufs lilas, une cravate neuve… A la maison, en se faisant beau devant la glace, il refit sans cesse le nœud de cette cravate de ses longs doigts fins, froids et tremblants… Ensuite, dans ses beaux habits, il s’assit dans un fauteuil comme le ferait un invité, comme s’il était étranger dans son propre appartement, et attendit l’heure fatale. Enfin six heures et demie sonnèrent dans la salle à manger, imposantes, redoutables.